1946, Молотов (ныне Пермь)

Алейников Владимир Дмитриевич детство, начиная с трёхмесячного возраста, провёл на родине отца, в городе Кривой Рог на Украине. Стихи начал писать в 1961, в 1962 – первая публикация в местной газете (стихи, правда, изувечили). В 1963, вместе с другими молодыми поэтами Кривого Рога, попал в полосу хрущёвской борьбы с формализмом. В том же году закончил музыкальную школу по классу фортепиано. В 1964 поступил на отделение искусствоведения исторического факультета МГУ. Вскоре стал широко известен в качестве центральной фигуры литературного содружества СМОГ («Самое Молодое Общество Гениев», иначе – «Смелость, Мысль, Образ, Глубина»; само слово СМОГ придумал Леонид Губанов). Весной 1965 СМОГ был разгромлен, а Алейников посажен на 15 суток «за поэзию», исключён из МГУ и выселен из общежития. Позже с помощью Арсения Тарковского и Лидии Лебединской был в университете восстановлен (1966), перешёл на вечернее отделение, несколько раз уходил в академический отпуск; окончил МГУ лишь в 1973. Искусствоведом, т.е. по специальности, не работал никогда; в 1985–1987 был редактором в «Московском современнике», где сумел «пробить» книги А.Величанского, Е.Рейна и др. Не считая публикаций на западе, каждый раз вызывавших скандал на родине, до 1987 мог печатать лишь переводы поэзии народов СССР. Сборники стихов начали выходить с 1987: Выбор слова и Предвечерье в 1987, Родина речи в 1989 (эти три книжки были составлены без участия автора), Путешествия памяти Рембо: 1965–66, Возвращения: 1966–1970, Звезда островитян: 1979–1988 и Отзвуки праздников: 1969–1974 в 1990, Путешествия памяти Рембо: 1964–65 в 1992, Скифские хроники: 1989–1993 в 1993, Ночное окно в окне: 1974–1978 и Здесь и повсюду: 1993–1994 в 1994, Здесь и повсюду: 1994–1996 в 1998. Последние две книжки вышли в Кривом Роге тиражами 100 и 28 экз., соответственно. С 1964 значительную часть жизни Алейников проводит в Коктебеле, где построил дом для семьи и для друзей. Остальное время живёт в Москве и в Кривом Роге. Член Союза писателей Москвы, член ПЭН-клуба; лауреат премии имени Андрея Белого (1990).

09.10.2001


Когда в провинции болеют тополя
и свет погас и форточку открыли
я буду жить где провода в полях
и ласточек надломленные крылья
я буду жить в провинции где март
где в колее надломленные льдинки
слегка звенят но если и звенят
им вторит только облачко над рынком
где воробьи и сторожихи спят
и старые стихи мои мольбою
в том самом старом домике звучат
где голуби приклеены к обоям
я буду жить пока растает снег
пока стихи не дочитают тихо
пока живут и плачутся во сне
усталые большие сторожихи
пока обледенели провода
пока друзья живут и нет любимой
пока не тает в мартовских садах
тот неизменный потаённый иней
покуда жилки тлеют на висках
покуда небо не сравнить с землёю
покуда грусть в протянутых руках
не подарить – я ничего не стою
я буду жить пока живёт земля
где свет погас и форточку открыли
когда в провинции болеют тополя
и ласточек надломленные крылья.


из цикла
«Посвящается осени»

Мораль

Был день умудрённый сознанием лжи
пришёл почтальон с запоздавшим письмом

я молча покинул нахохленный дом
прозрачный конверт на ладонь положив

твой красный лукавый как гном ноготок
забытые буквы на нём выводил

я поднял пылающий красный листок
и чёрным дыханьем его погасил

письма не читая судьбу не кляня
я шёл среди всех но от всех в стороне –

любимая ищет во мне не меня
любимая ищет меня не во мне

бульвар спотыкался прохожих браня
и синюю птицу держал в пятерне

любимая ищет во мне не меня
любимая ищет меня не во мне –

вернувшись под вечер я знал что Москва
теперь для меня отыскалась

я чай заварил и письмо отыскал
и пил и читал обжигаясь:

«поклон тебе низкий от всех фонарей
фанерные тени в углах разложивших

а дождик на тонких железных пружинках
шлёт память о тропке среди пустырей

поклон тебе низкий от всех поездов
от стёкол впитавших горячие брызги

два года два горя – а где же любовь?
три осени шепчут – поклон тебе низкий

где лгать научились? о правде моля
шепчу от прохожих как снег в стороне

любимому – ищешь во мне не меня
любимому – ищешь меня не во мне» –

о где вы сутулый седой почтальон?
письмо унесите – в почтамте соседнем

где ложь и любовь сургучовым замком
завешены словно соседкиной сплетней

прочтите его – вы наверно добры
не смейтесь папаша не плачьте папаша

смотрите – деревья ладонями машут
им тоже не выйти из этой игры.



Леониду Губанову

Гитару ли возьму – не слышится струна –
наверное из букв слагается она

поэму ли возьму – не видится строка –
наверное из букв слагается тоска

прощанье ли возьму – лишь ветер да огни –
наверное из букв слагаются они

дорогу ли возьму – начала не найти –
наверное из букв слагаются пути

тогда возьму стакан – не разобьётся – пуст
тогда возьму ноябрь – не разобьётся – дождь

тогда возьму огонь – невыразимо тускл –
тогда возьму письмо – невыразимо ждёшь

а если бы свеча – никто б не погасил
а если бы весна – никто б не замечал

но если бы не дождь – никто бы не грустил
но если бы не друг – никто бы не писал

и если поезда уходят – то вдали
их ждёт рассвет вокзал и возвращенье вспять

но если корабли уходят – то земли
нисколько не видать нисколько не видать

тогда взгляну в окно – хоть станет тяжелей
но в этом ли живут весёлые слова

когда в полночный час окурки на столе
и в зеркале – чужом – чужая голова.



Ты замшелому Северу ровня
за разруху его на корню
за его трудовое здоровье
круговую его пятерню

узловатые жилы побегов
усыпальной копны суховей
глухари снарядили телегу
для надёжных его сыновей

что же иволга к лету поникла
и не тянут золы бороной?
большеротые шарил туники
белокровием и беленой

что же клевер тужил в промежутке
и примешивал к шёпоту шерсть?
как шарманит шаман прибаутки
как шаманит шарманщик за честь

на веранде где лён всухомятку
мне вязальной иглой кипарис
собирает стрижей по порядку
дорожа отголоском кулис

я с бумажным фонариком смену
на бамбуковой трости ношу
мне натёрли шиповником вены
я у вас ничего не прошу.



из цикла
«Дожди»


III
Часы милицейского шага
и я выхожу на перрон –
не брага но фляга отваги
пирожные в форме погон

чудовищу нечего шаркать!
и так ожерелье казнит
брелоки бумажные бархат
безбрежные щёки в зенит

безбожника холод облапил –
торцами сквозят иногда
кому валерьяновых капель
уже протянула звезда

ванильная мера подлога!
разбой злополучных высот!
скажи у какого порога
разменная касса берёт?

и если ответишь – какою
застольною платою сыт?
цветы полевые кошмою
сырая вода моросит

но ты попроведай тесовый
разбойничий терема свод
запей нафталином засовы
а петли волна унесёт

зажги запотевшей казною
для рыцарей тлея не в счёт
пока за кормою застоя
суровое время влечёт.



из цикла
«Путешествия»


II
Контролёры конёк-горбылёк
белокурого лета невзгоды

за широкой отсрочкой погоды
моряку провожать невдомёк

эмигранты заре наразлив
на алуштинских винах согрелись

отыщи же былому апрелю
виноватую горку в пыли

что за лень пересуды беречь?
осторожнее – родина справа! –

чтобы ропоту прянула с плеч
дорогого разбега отрава.

X
Круглолицые песни летали
шли полки выгорала весна –
и ложились круги на медали
перевыборы ордена

и рубашки расстёгнутый ворот
нараспев набирал кружева
где проталины полых обводов
революции вьют острова.



Осени – хоть отбавляй!
стали кладовки полнее
молча лежит урожай
чьи же сады зеленее?

медной посуды оброк
радостей праздничных клочья –
кто убедился не в срок
в этом величье воочью?

полдень прохладен и жгуч
о георгины! Унынье
не достигает до туч
не зарастает полынью

яблони редко растут
в нашем саду удивлённом –
ты примелькалась до пут
веяньем краснознамённым

ставят капкан на лисиц
а в мышеловке ненастье –
ты не успела спросить
где же конец самовластья

но для начала возьми
выпей вина нехмельного –
это дожди до зимы
гости нежданные снова.


На пути к Шамокше

Там, где на Север тянут
Лежбища рвов слепых,
Морщиться не устанут
Складки низин скупых.

Там на границе взора,
Чуть зацепившись, спит
Тяжба чужбин иль сбора
Или же след копыт.

Там, по весне закиснув,
Бор, донельзя толков,
Ныне шумит и присно
И во веки веков.

Кованой чешуёю
Там же звенит сосна,
Ну а затронешь хвою –
Так же судьба ясна.

Там на лесной границе –
Это заметил сам –
Всюду малинник снится
Выгоревшим глазам.

Там ли пичуга свищет
Выше ветвей и смол?
Там ли подруга ищет
Милого, что ушёл?

Там ли малине ломкой
Голову вдруг сложить?
Даже её обломкам
Нам суждено служить!

Как со страниц Корана
Вязь сюда добралась?
Вновь заживают раны
И оживает связь.

1972


Владимиру Бродянскому

Оттого-то и дружба ясна,
Что молчание – встречи короче.
Не напрасно взрастила весна
Петербургские белые ночи.

Сколько песен ни пел я во тьме,
Никого не винил поневоле.
Я скажу предстоящей зиме:
«Поищи-ка прощения в поле,

Не тревожь ты меня, не брани,
Не забрасывай снегом кромешным,
А наследную чашу верни,
Напои расставанием грешным».

Никогда я душой не кривил –
А когда распознал бы кривинку,
Сколько раз бы всерьёз норовил
Извести себя, всем не в новинку.

Да и женщинам страсти черта
Никогда не даётся украдкой –
В уголке огорчённого рта
Залегает пригревшейся складкой.

Нет ни дня, ни минуты, ни сна,
Чтобы зову остыть круговому, –
Оттого благодарен сполна
Я вниманию их роковому.

Ни за что мне теперь не помочь –
Но светлее, чем ночи бездонность,
Пропадает, не сгинувши прочь,
Несусветная наша бездомность.

И склонившись к кому-то на грудь,
Покидая поспешно столицу,
Я пойму вашу тайную суть,
Петербургские светлые лица.

1972


Надпись на книге

Что осенью можно друзьям подарить?
Наверное, лист кленовый –
Но лёгок и чист Осиновый лист,
И высится бор сосновый.

Несносную тягу весны не смирить –
Что ж здесь на ветру дрожать ей
Без отблеска глаз,
Без будущих нас,
Без близости рукопожатий?

Весна не весна,
Но смотрит она
Сюда, где стоит, во-первых,
Ноябрь у окна, –
Нальём-ка вина,
Отметим рожденье, Генрих!

И есть, во-вторых,
Поступков живых,
Причуд да любви воплощенье, –
Что в наших грехах?
Все краше в стихах –
Прими же моё обращенье.

Что книга сия? – Это миг бытия,
С немыслимой надписью дщица, –
За это всему благодарствую я,
Что может со мною случиться.

Плела ль небылицы блаженная даль,
В Никитском саду расцветал ли миндаль,
Сжимала ль ветвями мне сердце и грудь
Цветущих садов невесомая суть,

Лета ль миновали у всех на виду,
Душе ли желал я открытий?
Не песня ли это в хрустальном бреду
Созвездий, соцветий, наитий?

Серебряный дым
Почти невредим –
Внимает ли слову пламя?
Что сбудется в нём,
Всё будет потом,
Но это – потом с годами.

1973


Уже сентябрь

Откуда, скажи, эта радость души?
И встреча светла, и слова хороши, –
Откуда, скажи, эта верность душе?
И я погляжу – и не надо уже
Ни шелеста, скрывшего след, – ну и пусть!
Ни фразы простой, что твердишь наизусть,
Ни времени позднего в доме ночном,
Где ветер колышет цветы за окном, –
И кто там колдует, где острова край?
Их вьюгою сдует, а нас не пугай!

Другая сноровка у нас на двоих –
Но как разобраться нам в мыслях своих?
Нам листья осаду устроили вдруг,
И спорить не надо, где Север, где Юг –
Разлука южнее и северней путь,
Который, прошу, никогда не забудь, –
Очерчен ли круг и загадан ли хлад?
Ну что мне на это сказать наугад?
Я лучше глаза на тебя подниму –
А город простит, как прощаем ему
Минутную преданность, кров и ночлег,
Да этот пустой иль застроенный брег,
Да ключик нагретый в ладони твоей,
Да близость ушедших от нас кораблей.

Колеблется пламени гибкого знак,
Меняет созвездья старик Зодиак,
Надменная Дева над нами летит
В тумане высот и обмане обид, –
Склоним же на время пред нею главу,
Простим же заранее блажь и молву, –
Старинная рань, как рассохшийся бот,
В чужие моря перед нами плывёт,
И ропот отъемлет, как дань, пересказ,
И парус подъемлет для нас про запас.

Скорее же руку свою протяни –
Мы в этом краю совершенно одни, –
Сбегая к воде, заполнявшей канал,
Я что-то в себе для тебя изменял
И что-то казалось мне ясным совсем,
Но это по части честных теорем,
А я не мастак вычисленья сгребать –
Не лучше ли жить да листву собирать?

Не проще ль, где лёгкий сквозит холодок
Да людные окна влияют на слог,
Лететь – но куда? уходить – но зачем?
Неужто и вправду уже насовсем?
Не нами заранее высчитан шаг –
Нева между нами раскинулась так,
Что нет у неё до весны берегов,
Деревьев и кровель, друзей и врагов,
Что нет уж для нас ни мостов и ни врат,
И надо, расставшись, брести наугад,
И что-то, оставшись, как наигрыш спит,
Куда-то влечёт и по нам не скорбит, –
И слышит Елена сквозь листья, сквозь сон
Холодный, осенний, намеренный звон.

1973



Годы прежние были – с бегущей рекой
с темнотой под мостом и рукой под щекой

а осталась теперь под рукой темнота
берегов высота и мостов пустота

ты уймись высота – я не вижу воды
берегов под мостом и беды за труды

где стояла звезда и сбегала вода
к берегам подошли облака без труда

без труда подошли без конца без конца
где белы дождались и не знали венца

и звезды не узрев разошлись берега
чтобы больше сюда не ступала нога

и вода подошла бы вплотную к годам
где звезду в высоте никому не отдам

и года не ушли и слетаясь к звезде
расплескались круги в облаках на воде

и плывут облака и всё шире круги
приплывают к ногам и не видно ни зги

и стоят берега и вбирает река
за звездою к звезде к облакам облака.

3 января 1975


Элегия

Кукушка о своём, а горлица – о друге,
А друга рядом нет –
Лишь звуки дикие, гортанны и упруги,
Из горла хрупкого летят за нами вслед
Над сельским кладбищем, над смутною рекою,
Небес избранники, гонимые грозой
К стрижам и жалобам, изведшим бирюзой,
Где образ твой отныне беспокою.

Нам имя вымолвить однажды не дано –
Подковой выгнуто и найдено подковой,
Оно с дремотой знается рисковой,
Колечком опускается на дно,
Стрекочет, чаемое, дудкой стрекозиной,
Исходит меланхолией бузинной,
Забыто намертво и ведомо вполне, –
И нет луны, чтоб до дому добраться,
И в сердце, что не смеет разорваться,
Темно вдвойне.

Кукушка о своём, а горлица – о милом, –
Изгибам птичьих горл с изгибами реки
Ужель не возвеличивать тоски,
Когда воспоминанье не по силам?
И времени мятежный водоём
Под небом неизбежным затихает –
Кукушке надоело о своём,
А горлица ещё не умолкает.

29 июля 1976


Мелодия лишь во мне

Немыслимо долог день –
мелодия лишь во мне –
играет на скрипке лень
и то на одной струне

а небо со всех сторон
минуя пространства круг
подобно вражде племён
заполнило мой досуг

до самого горла звук
достанет стрелой своей –
Амур опускает лук
скрываясь в тени ветвей

фонтан замолчал пустой
но пенье воды извне
со свитой дождя простой
слышно по садам вдвойне

высокий я слышу тон
широкий увижу путь
и это не степь а стон
и это не Весь а Чудь

и дальше – туда в леса
под самый навес дерев
уже приоткрыв глаза
уводит меня напев

и выпита влага лет
и в ранах свернулась кровь –
но вижу волшебный свет
фиал наполнявший вновь

и в новых звеня ладах
в забытых словах дыша
подобно огню в звездах
пребудет опять душа.

21 ноября 1977


Кара-Даг

Ветер сух и полёт высок,
Воздух ал и холмы лазоревы –
То ли марева сед висок,
То ли завтра ушли бы в море вы.

Ты орлиного клюва крик
И расправленных перьев рвение
Там, где щебет к хребту приник,
Призови к себе на мгновение.

Но в распластанных крыльях он
Сквозь искристые скалы в клёкоте
Нарастает стеной, как стон,
Чтоб в морском возвышаться рокоте,

Призови к себе моря вал,
Назови его, внове ропщущий
На причуд нелюдской обвал,
На исход, восхожденье топчущий.

Не берите же вы в ладонь
Леденец предрассветный галечный –
В этом камне дремал огонь,
Это вестник хребта и нарочный.

В нём и солнце горит, любя
Отраженье огня подземного,
И ещё покорит тебя
Чрез величие повседневного.

24 августа 1978


Лишь то, что высказать не в силах

Ещё не чинены замки
У ночи в кузнице подземной –
В темнице речи мотыльки
Танцуют с музыкой-царевной.

Сверчкам поможет ли в любви
Чистосердечное признанье?
Ведь, как её ни назови,
Она – предвестие терзанья.

Из окон помнишь ли чужих
Чивиканье и цокот птичий?
Ведь, в дозах требуясь больших,
Она чурается приличий.

Её не вымолишь у Муз,
Не заполучишь покаяньем –
Надменных бездн крылатый груз
Несёт она воспоминаньям.

Сплошное белое пятно,
Теченье крови чёрной в жилах,
Когда с тобою заодно
Лишь то, что высказать не в силах.

И в самом сердце красоты
Тебе откроется случайно,
О чём догадывался ты
И что на самом деле – тайна.

31 августа 1978



Для смутного времени – темень и хмарь,
Да с Фороса – ветер безносый, –
Опять самозванство на троне, как встарь,
Держава – у края откоса.

Поистине ржавой спирали виток
Бесовские силы замкнули, –
Мне речь уберечь бы да воли глоток,
Чтоб выжить в развале и гуле.

У бреда лица и названия нет –
Глядит осьмиглавым драконом
Из мыслимых всех и немыслимых бед,
Как язвой, пугает законом.

Никто мне не вправе указывать путь –
Дыханью не хватит ли боли?
И слово найду я, чтоб выразить суть
Эпохи своей и юдоли.

Чумацкого Шляха сивашскую соль
Не сыплет судьба надо мною –
И с тем, что живу я, считаться изволь,
Пусть всех обхожу стороною.

У нас обойтись невозможно без бурь –
Ну, кто там? – данайцы, нубийцы? –
А горлица кличет сквозь южную хмурь:
– Убийцы! Убийцы! Убийцы!

Ну, где вы, свидетели прежних обид,
Скитальцы, дельцы, остроумцы? –
А горлица плачет – и эхо летит:
– Безумцы! Безумцы! Безумцы!

Полынь собирайте гурьбой на холмах,
Зажжённые свечи несите, –
А горлица стонет – и слышно впотьмах:
– Спасите! Спасите! Спасите!

19–20 августа 1991



А ветер сорвал замок
С кладовки, где дождь лежал.
Чтоб сад на корню промок
И свет по воде бежал,

Чтоб след по холмам кружил
И лист по дворам летел,
Чтоб кто-то с землёй дружил
И небо понять хотел,

Чтоб отзвук струны дрожал
И призрак страны страшил,
Чтоб кто-то ладони сжал
И всё для себя решил.

И вспомнится сразу, вдруг,
Всё то, что вело сюда,
И с выдохом кратким: Юг! –
Взойдёт над горой звезда.

И встретится где-то, вмиг
Очутится рядом, друг,
Всё то, чем покой велик
И близок пространства круг,

И скажется опыт лет
И в августе жар свечи, –
Знать, что-то о воле? – нет,
О связке ключей в ночи.

12 октября 1991



И в рост устремлённые звенья ветвей,
И в шатких соцветьях дыханье кровей,
Венцы упоительной славы,
Живительных соков к высотам разбег,
Быть может – на годы, а может – на век,
Но всё-таки не для забавы.

Земного нутра изверженье в туман,
Крутое смешенье корней и семян,
Сплошное сплетенье, соседство,
Ауканье, аханье где-то во тьме,
Чтоб только успеть к неизменной зиме
Сберечь для потомства наследство.

Свой голос отдать за великую рать,
И что-то понять, и по крохам не брать
От них эту стойкость и силу –
Но, разом впитав эту цепкость и суть,
В пространство шагнуть, не смущаясь ничуть,
Чтоб солнце заполнило жилы.

И кто мне шепнёт ненароком с утра,
Что всем им теперь только шаг до костра,
Что, может, развеют с золою
Весь этот ступенчатый, звончатый труд
Растений, что к свету сквозь время идут? –
Но их защищаю хвалою.

15 октября 1991



И простор поднебесный мглист,
И тайник подземельный пуст –
И разбойничий слышен свист,
Вот вам крест, из остывших уст.

И покой у меня угласт,
Хоть в одном он из лучших мест
И на откуп тоска отдаст
Всё, что нынче сама не съест.

На Тепсене гостит норд-вест,
Пополняет костьми погост –
Ну а тополь глядит окрест,
Растерявшись, но всё же в рост.

Просто возраст его скуласт
И, конечно, он сердцем чист –
И настырно белёсый пласт
На широкий ложится лист.

1 ноября 1991



Кто знает, кто знает,
Откуда и как
Тоска, настигает –
И дело табак.

Верховной, греховной
Окажется власть –
И жизни духовной
Намолото всласть.

Астрального смысла
Во всём не ищи –
Истёртые числа
Летят из пращи.

От снежного роя
До строя души
Протопчешь порою
Тропинку в глуши.

Для света дневного,
Для мрака в ночи,
Для сердца больного
Найдутся ключи.

И выход из муки,
Из бездны такой –
В искрящемся звуке,
В листке под рукой.

12 декабря 1991



От гиблого шёлка
Пропавших знамён –
Ни духу, ни толку, –
А нужен ли он?

Что, место ли свято?
Что, суть непроста? –
Ни злака, ни злата,
А так – пустота.

Кровавая каша,
Круги на воде –
Где ваши и наши?
Неведомо где!

Ни звука, ни взгляда,
Ни слова в ночи, –
Не надо, не надо,
Сдержись и молчи.

Так что же ты знаешь
О том, что прошло?
Ты вновь поднимаешь
Над лодкой весло.

И птица над нами
Расправит крыла –
Как будто меж снами
Зарница взошла.

15 января 1992



После ночного дождя
Ветви растений упруги,
Что-то о росте твердя,
Звуки сгустились в округе.

Радостен каждый намёк
Почек – на зелень в апреле,
Почвы разбухший комок
Верен поставленной цели.

Кто же ты здесь – и зачем
Смотришь на юные всходы,
Миром поддержанный всем
В годы людской непогоды?

Светом от смуты спасён,
Временем принят особым,
Слышишь, как будто сквозь сон
Всё, что случится за гробом.

Сбудется всё, что порой
Странной казалось мечтою
В дни, где распахнутый строй
Был золотой правотою.

Вот она, суть естества,
Нить путеводная смысла,
Память, где зреют слова
И зарождаются числа.

16 марта 1992



Вишни цветут не на шутку в апреле,
Льют за дождями дожди, – неужели
Выветрит время рассветные трели,
Вытолкнет смаху пичуг
В дали гремучие, в хаос и смуту,
В холод и голод, где жил почему-то
Век, напоказ оборвавшийся круто? –
Нет, это всё-таки юг!

Нет, это всё-таки с каждым бывало –
Этого много, но всё-таки мало,
Солнце взошло – и беда миновала,
Страхи растаяли вмиг,
Пчёлы гудят о таком, что дороже
Эха былого, что сердца моложе,
Свищут пичуги о счастье – но всё же
Камешком в горлышках – крик.

27 апреля 1992



Отзовётся ли эхо вдали,
Шевельнётся ли слово в гортани –
Это всё-таки, друг, от земли
С дорогими, как прежде, чертами.

Это всё-таки, брат, от любви –
Не её ли присутствием живы
И брожение света в крови,
И души золотые порывы?

Это всё-таки, друг, от небес –
Не такими ли виделись всюду,
Где восторг, отыграв, не исчез
И осталась надежда на чудо?

Это всё-таки, брат, от судьбы,
От листвы, от весны у порога,
От звёзды над водой, от мольбы,
От щедрот, ну а значит – от Бога.

5 мая 1992



Стены растут, окна глядят
Весело: там – юг,
С севера – хмарь, птицы галдят,
В небе – изгиб дуг.

Запад с дождём темью набряк,
Там, где восток – свет,
Ветер – впритык с лаем собак,
Взявших чужой след.

Вот она, жизнь, – всё нам сполна
Почва воздаст, знай, –
То-то полна тайны луна,
И на земле – май.

16 мая 1992



Белые розы и чёрные розы
С тёплым дождём в киммерийском саду
Выразят время и вызовут слёзы,
Вынесут бремя красы на виду.

То-то в затишье бутоны томились,
То-то рукав задевали шипы –
Запахам сдаться бы, что ли, на милость? –
Впрочем, на это они не скупы.

Ах, удержаться бы – сколько осталось? –
В этой стихии, цветущей, хмельной, –
Дай же им смелости самую малость,
Небо жемчужное в дымке сквозной!

Дай же им крепости нужную дозу,
Почва, в которую корни вросли,
Дай же им нежности, – всё ж эти розы
В мир этот, пусть и некстати, пришли.

31 мая 1992



Покуда я сам не узнаю, куда
Уходит за памятью время,
Ночная звезда и морская вода
Со мной – но не вместе со всеми.

Покуда я сам не изведаю здесь,
Откуда берутся истоки,
Я вынесу бремя и выпрямлюсь весь
Внезапно, как свет на востоке.

Покуда я сам не открою ларцы,
Где свитки седые хранятся,
Пора не пройдёт, где волчицы сосцы
Не млеком, а кровью струятся.

Волчица стенная, лихая пора,
Закатная, грозная эра!
Кого это тянет уйти со двора
Какая-то, право, химера?

Кого это ветром прибило к окну,
Засыпало солью и пылью,
Обвеяло пеплом у века в плену,
Чтоб завтра призвать к изобилью?

Кого это выдуло вихрем из нор,
Изрезало бритвами споров?
И чей это пот проступает из пор,
И чей это скалится норов?

Не всё ли равно мне? Я сам по себе –
И я не участник хаоса –
И вовсе не тень проскользнёт по судьбе,
Но листьев круженье с откоса.

Я буду разматывать этот клубок,
Покуда не вырастет следом,
Чутьём и наитьем высок и глубок,
Тот мир, что лишь вестникам ведом.

28 августа 1992



Над влагою, текущей ниоткуда,
В тумане, раскошеливавшем числа,
Таящем неподкупность циферблата
И компаса округлость и стрелу,
Есть выпуклость средь горестных окраин,
Подобная рождению ребёнка,
Иль преданности доли материнской,
Иль сжатому движению руки.

Орфей забредший, струнами бряцая,
Редеющие волосы пригладив,
Угадывает веянья напева,
Шумящего вершинами дерев, –
И грезится домов недоумённость
И выгнутая сонность расстоянья, –
И мнимая поверхностность прогулок
Ограды заставляет позабыть.

Здесь тянется невысказанность тени
За преданностью яви несказанной,
Обрывками газеты на безлюдье
Здесь высказана бренная молва, –
И горечь, нарастающая снизу,
Стопы передвигающая чутко,
Пытается нарушить отрешенье
И что-то несусветное решить.

Здесь некое подобье негатива,
Забытое фотографами где-то,
Не жаждущее вовсе проявленья,
Затёрто и заброшено совсем, –
Из мутной кладовой благодаренья,
Где с ложечки не вскормленное чудо
Подобье удивления отринет,
Не выйти нам, наверно, никогда.

Да есть ли возрождение на свете,
Нежданная улыбка Джиоконды,
Петрарки соловьиное мерцанье,
Боккаччо переигранная блажь,
Надменная коварность фолиантов,
Таланта ли наглядное пособье,
Не собранная флейтою тягучесть,
Певучесть упомянутых веков?

1973–2 декабря 1992



Свободы не было и нет,
Есть только чаянье и воля –
Невзгод не вспаханное поле,
Щедрот не выгаданный свет.

Ещё не выстрадано то,
Что станет радости мерилом,
Ещё Микулам да Ярилам
Претерпевать незнамо что,

Пока натруженный хребет,
Устав, не выпрямится с хрустом,
И слово, с новым Златоустом
Придя, не вызволит из бед.

17 мая 1994



Л.А.

Разметало вокруг огоньки лепестков
Что-то властное – зря ли таилось
Там, где след исчезал посреди пустяков
И несметное что-то роилось?

То ли куст мне шипами впивается в грудь,
То ли память иглою калёной
Тянет нить за собой – но со мною побудь
Молодою и страстно влюблённой.

Как мне слово теперь о минувшем сказать,
Если встарь оно было не праздным?
Как мне узел смолёный суметь развязать,
Если связан он с чем-то опасным?

Не зови ты меня – я и рад бы уйти,
Но куда мне срываться отсюда,
Если, как ни крути, но встаёт на пути
Сентября молчаливое чудо?

Потому-то и медлит всё то, что цветёт,
С увяданьем, сулящим невзгоды, –
И горит в лепестках, и упрямо ведёт
В некий рай, под воздушные своды.

Лепестки эти вряд ли потом соберу
Там, где правит житейская проза –
Бог с тобой, моя радость! – расти на ветру,
Киммерийская чёрная роза.

17 сентября 1994



Восприятья ли смято лицо,
Лихолетья ли скрыта личина,
Благодатью ли стала кручина –
Поднимись на крыльцо,

Поднимись на крыльцо и взгляни
В эту глубь роковую,
Где бредут вкруговую
Все, кто сны населяли и дни,

Все, кто пели когда-то о том,
Что свеча не сгорала,
Все, кто жили как в гуще аврала
С огоньком и гуртом,

Все, кто были когда-то людьми,
Но легендами стали,
Чтоб сквозь век прорастали
Их слова, – всех, как есть, их прими,

Всех, как есть, их пойми,
Несуразных, прекрасных,
Ясный свет для потомков пристрастных
Из ладоней их молча возьми.

24 сентября 1994



Казалась неведомо кем
Незваная гостья окрестности,
Чтоб завтра исчезнуть совсем
Иль взять да остаться в безвестности.

Но осенью гостья звалась –
И на волос лишь от опасности
Тропинка за нею вилась
До грусти – а там и до ясности.

2 ноября 1994



Оголённый тронув провод,
Убеждаюсь я, что это,
Может статься, только повод
Для внимания к поэту,

Может статься, может статься,
Может также и не сбыться,
Может с вечностью срастаться
То, что прочим и не снится,

То, что с чем-нибудь негожим
Ни за что не хочет спеться,
Что слывёт повсюду вхожим,
Чтоб в юдоли оглядеться,

То, что всяким непогодам
Не намерено сдаваться,
Что подстрочным переводом
Не желает оставаться,

То, что, впрочем, и не ново,
Просто некуда деваться,
Что для времени смурного
Вправе истиной назваться.

4 июля 1995



Вслед за словом, за звуком, за взглядом,
С этим светом, встающим с утра,
С этим садом, – а что с этим садом? –
С ним давно побрататься пора, –

Прямо в бездну, за тонкую стенку,
Прямо в невидаль, в топкую мглу,
Где, сдувая молочную пенку,
Настроенье сидит на полу,

В ненасытную эту воронку,
Где ненастье глядит в зеркала.
Вместе с эхом – за веком вдогонку,
Прямо в осень – была не была!

1 сентября 1995



Сердцу нужен пространства урок,
Чтоб, скитаясь и маясь,
Кто-то выжил и душу сберёг,
Над судьбой поднимаясь,

Чтоб в своём захолустном дому
Ждать любви воскресенья,
Чтобы время открылось ему,
За которым – спасенье.

21 августа 1996



Как будто в землю кто ушёл,
Взглянуть успев
Куда-то в прошлое, где пчёл
Звенит напев,

Куда-то в сумерки, где свет
Высок садов,
Куда-то в музыку, где нет
Чужих следов.

14 октября 1996



Взбирайся по лесенке шаткой своей,
Уставшая за ночь прохлада!
Стряхни упованья, как листья с ветвей,
Дохни отчужденьем из сада.

Походкою твёрдой по тропке пройди,
А там – и тернистой дорогой,
Но только того, что грядёт впереди
И свет сберегает – не трогай.

1 ноября 1996



На широкий реки раскат
Посмотри, вороша песок,
Там, где берег один покат,
А другой, как на грех, высок.

Не тоскуй над рекой, не пой
О таком, что сгубил впотьмах,
Над стремниной не стой слепой,
Птичьих крыл провожая взмах.

Не ходи над рекой, уйди
От беды, – уходи туда,
Где пройдут чередой дожди
И взойдёт на виду звезда.

Где звезда на виду взойдёт,
В опустевшем постой саду –
И увидишь, что боль пройдёт
И с душой ты опять в ладу.

1 ноября 1996


В.Алейников.
Путешествие памяти Рембо. 1965–66. М., Изд-во «Прометей» МГПИ им. Ленина, 1990.
Возвращения. 1966–70. М., Объединение «Всесоюзный молодёжный книжный центр», Книжная редакция «Стиль», 1990.
Отзвуки праздников. Из книг 1969–1973 гг. М., Объединение «Всесоюзный молодёжный центр». Книжная редакция «Стиль», 1990.
Путешествия памяти Рембо. 1964–65. Библиотека альманаха «Весы», 1992.
Скифские хроники. М., Изд-во «Лира», 1993.
Ночное окно в окне. 1974–1978. М., Литературно-художественное агенство «Лира», 1994.
Здесь и повсюду. 1994–1996. Кривой Рог, 1998.